Музыка Шопена похожа на любовь. Эта простая истина открылась мне под сводами старой часовни в одном из переулков неподалеку от Сорбонны. Горели свечи, за окошком спускался вечер - может быть, жаль, что слишком светлый, но на дворе все же стоял апрель. Впрочем, слушать это вовсе не мешало.
Программка-объявление, которую мы, остановившись чтобы перевести дух после прогулок по центру, случайно увидели за день до того, пришпиленной среди прочих объявлений обещала вечер, посвященный Шопену и Листу.
Но сердце молодого пианиста, кажется, безоговорочно было отдано музыке Шопена - и когда начинала звучать мелодия, хотелось закрыть глаза.
В ней было все, в этой музыке - трепетная нежность, сила, которой слишком сложно не покориться, ласка, и стремительность. Сдержанность эмоций, переходящих в шторм. Легкость виртуозности.
Наверное, в ней было очень много романтики - не того, что зовется ей нынче, но всей той страстной силы, противоречия и попытки соединить земное и идеальное, странным образом переходящим в гармонию.
Конечно, может быть все проще, и все дело в том, что Шопен был гением, и слышал музыку небесных сфер. И если слушать ее, рождающуюся под пальцами вдохновенного исполнителя, можно почти коснуться этих сфер рукой, как знать. Наверное, важно не это, а то, что среди постоянно спешащего куда-то мира можно подняться по ступенькам старой часовенки, толкнуть тяжелую дверь, и, огда она закроется за тобой, на время забыть обо всем.
Программка-объявление, которую мы, остановившись чтобы перевести дух после прогулок по центру, случайно увидели за день до того, пришпиленной среди прочих объявлений обещала вечер, посвященный Шопену и Листу.
Но сердце молодого пианиста, кажется, безоговорочно было отдано музыке Шопена - и когда начинала звучать мелодия, хотелось закрыть глаза.
В ней было все, в этой музыке - трепетная нежность, сила, которой слишком сложно не покориться, ласка, и стремительность. Сдержанность эмоций, переходящих в шторм. Легкость виртуозности.
Наверное, в ней было очень много романтики - не того, что зовется ей нынче, но всей той страстной силы, противоречия и попытки соединить земное и идеальное, странным образом переходящим в гармонию.
Конечно, может быть все проще, и все дело в том, что Шопен был гением, и слышал музыку небесных сфер. И если слушать ее, рождающуюся под пальцами вдохновенного исполнителя, можно почти коснуться этих сфер рукой, как знать. Наверное, важно не это, а то, что среди постоянно спешащего куда-то мира можно подняться по ступенькам старой часовенки, толкнуть тяжелую дверь, и, огда она закроется за тобой, на время забыть обо всем.