Троих людей я знала когда-то – давно, слишком давно, чтобы это казалось мне правдой сегодня – и слишком недавно, чтобы я успела окончательно это забыть. Говорят, что истории должны быть выдержаны, как вино – и если оставить вопрос о том, многие ли сегодня сумеют отличить столетнее бордо от вина, которое своей юностью поспорит с неушедшим днем – то всем этим историям уже место где-нибудь на полке с раритетными напитками.
Одним словом, я уже много лет не видела никого из тех, о ком вспоминаю сейчас.
Первый из тех, кого я знала, был воплощенный порядок. Он любил четкие линии, строгие слова, идеальные пропорции. В слове и деле он искал порядка, и для него не было беды страшнее, чем книга, которая стояла полкой ниже, чем она должна была стоять.
Его дом был образцом четко выстроенных линий, а мне иногда казалось – что единственное, что нарушает этот порядок – это он сам.
Впрочем, у него был твердый характер – я думаю, однажды его собственные несовершенные линии стали бы частью окружающего его безупречного, упорядоченного мира.
Мир для него, наверное, не вращался – но стоял на месте, потому что любое движение – это опасность беспорядка.
А что может быть опаснее, чем нарушение заведенного порядка вещей?
Но однажды он полюбил женщину, которая заставила его мир крутиться – и крутиться вокруг нее. Это обрушило его полочки, порядок стал хаосом, открытые книги порой лежали прямо на полу и падали с верхних полок – они оба перешагивали через них.
Им предрекали скорую разлуку, неизбежное расставание – но по-моему, из-за шума падающих книг они не слышали этого.
**
Второй из тех, о ком идет речь – был вечный странник, у него были темные волосы, вечно отданные на волю ветра, худое загорелое лицо, глаза, похожие на бездонную реку – и улыбка человека, который когда-то однажды научился смеяться над самим собой.
Он умел играть на множестве инструментов - гитара пела в его руках о неуемной тоске странствий, о случайных приютах, о звездных небесах – единственных собеседниках тех, чей дом - дорога. Флейта отзывалась голосом озерных тростников, печалью осени и нежностью весеннего утра. Первобытной радостью звучал бубен, но не было инструмента, которым он владел искусней, чем его собственный голос. Песней, разговором у костра, беседой на ступеньках крыльца, одним-единственным словом он умел сказать обо всем– может быть потому, что он умел слышать шум реки, и звучание ветра, пение птиц, и шелест травы – и учился у них.
Он знал тайны земли, по которой бродил, загадки лесов и озер, повадки диких птиц и секреты трав.
Многие любили его, и много было тех, кто хотел бы, чтобы он остановился у их порога – и уже никогда больше не уходил в дорогу.
Но наступало новое утро, и прежде чем всходило солнце – он вновь собирался в путь.
**
читать дальше
Одним словом, я уже много лет не видела никого из тех, о ком вспоминаю сейчас.
Первый из тех, кого я знала, был воплощенный порядок. Он любил четкие линии, строгие слова, идеальные пропорции. В слове и деле он искал порядка, и для него не было беды страшнее, чем книга, которая стояла полкой ниже, чем она должна была стоять.
Его дом был образцом четко выстроенных линий, а мне иногда казалось – что единственное, что нарушает этот порядок – это он сам.
Впрочем, у него был твердый характер – я думаю, однажды его собственные несовершенные линии стали бы частью окружающего его безупречного, упорядоченного мира.
Мир для него, наверное, не вращался – но стоял на месте, потому что любое движение – это опасность беспорядка.
А что может быть опаснее, чем нарушение заведенного порядка вещей?
Но однажды он полюбил женщину, которая заставила его мир крутиться – и крутиться вокруг нее. Это обрушило его полочки, порядок стал хаосом, открытые книги порой лежали прямо на полу и падали с верхних полок – они оба перешагивали через них.
Им предрекали скорую разлуку, неизбежное расставание – но по-моему, из-за шума падающих книг они не слышали этого.
**
Второй из тех, о ком идет речь – был вечный странник, у него были темные волосы, вечно отданные на волю ветра, худое загорелое лицо, глаза, похожие на бездонную реку – и улыбка человека, который когда-то однажды научился смеяться над самим собой.
Он умел играть на множестве инструментов - гитара пела в его руках о неуемной тоске странствий, о случайных приютах, о звездных небесах – единственных собеседниках тех, чей дом - дорога. Флейта отзывалась голосом озерных тростников, печалью осени и нежностью весеннего утра. Первобытной радостью звучал бубен, но не было инструмента, которым он владел искусней, чем его собственный голос. Песней, разговором у костра, беседой на ступеньках крыльца, одним-единственным словом он умел сказать обо всем– может быть потому, что он умел слышать шум реки, и звучание ветра, пение птиц, и шелест травы – и учился у них.
Он знал тайны земли, по которой бродил, загадки лесов и озер, повадки диких птиц и секреты трав.
Многие любили его, и много было тех, кто хотел бы, чтобы он остановился у их порога – и уже никогда больше не уходил в дорогу.
Но наступало новое утро, и прежде чем всходило солнце – он вновь собирался в путь.
**
читать дальше