В исследовании О. Вайнштейн о дендизме, о котором я уже как-то упоминала, есть крайне интересные экскурсы в историю личности. О роли личности в истории любого явления можно написать тома, потому что имена, о которых она говорит – вроде Джорджа Браммела, Роббера Монтексью и графа Д ‘Орсе - давно уже легенды.
Но среди вопросов моды и лидерства, среди размышлений о праве одного человека определять тенденцию и опережать ее, быть единственным в своем роде, быть объектом для подражания – и все же оставаться недостижимым, один из самых интересных вопросов - пожалуй, вопрос о полюсах влияния.
Джордж Браммел (1778-1840) – по сути первая легенда дендизма.
Он не был ни потомком знатного рода, ни обладателем огромных состояний – и все же благодаря своим личным качествам он царил среди тех, кому все это было дано по праву рождения.
Он ввел в моду строгий костюм, сочетание черного и белого тона в мужской моде, минимализм и безупречную элегантность. И сам был ее воплощением – и в костюме и в манерах.
Ко всему, что ее нарушало - он был беспощаден – за ним признавали право на это.
Даже его порицания искали - потому что это значило быть замеченным им.
Опасной остротой замечаний, холодной язвительностью реплик, отточеностью фраз он держал на расстоянии почти всех - ему прощалось это.
Его слово могло ранить, пренебрежительный отзыв – уничтожить репутацию, благосклонный же его взгляд ценился бесконечно дорого.
За ним признавали право и на дерзость и на холодность, и на отстраненность, он сделал из своей жизни блестящее представление – финал его, увы, печален – он закончил свои дни, устраивая воображаемые приемы и беседуя с тенями своих друзей. Но сила его влияния на людей в те времена, когда он доставал табакерку отточенным жестом и парой фраз мог обозначать репутацию человека от этого не становится меньше ни на йоту.
Граф д’Орсе (1801-1852) в свои блестящие времена сочетал в своем костюме яркость красок, а в общении – непринужденное тепло, искреннее веселье, приветливость и жизнелюбие человека, который сам влюблен в эту жизнь – и влюблен взаимно.
Он был одарен редкой харизмой – теплой, притягивающей и - как пишет Вайнтшейн - «в компании графа еда как будто становилась вкуснее, развлечения – интереснее, а когда он входит в игорный зал – ставки сразу взлетали. Он был тем необходимым ферментом, который обеспечивал химическую реакцию азарта и удовольствия для целой компании».
Друзей он обретал легко, недоброжелателей же умел покорить своей открытостью и умом – и делал если не друзьями – то хотя бы сменял вражду на симпатию. По сути, это редки дар в любые времена – помноженный на талант, тонкий вкус и умение выбрать верный тон – он вызывает целую цепочку реакций.
«Все хотели подражать ему естественным образом, потому что он внушал желание жить лучше, красивее, раскованнее, в его присутствии даже в самой заурядной натуре пробуждалась игра воли».
Многие подражали ему, его дружбу ценили, ее искали, ею гордились.
Вместо холода в нем была теплота, и она вызывала не трепет, но любовь.
Вряд ли можно сравнивать эти полюса, английскую спокойную сдержанность, доведенную до абсолюта, или французскую уточенную приветливость и теплоту - (я говорю сейчас только о людях, но не о национальностях) – слишком легко потерпеть поражение, остается только выбрать тот, что тебе ближе. А на другой смотреть со смесью удивления, отчасти неприятия – и все же, наверное уважения к цельности личности, какой бы она ни была.
Но среди вопросов моды и лидерства, среди размышлений о праве одного человека определять тенденцию и опережать ее, быть единственным в своем роде, быть объектом для подражания – и все же оставаться недостижимым, один из самых интересных вопросов - пожалуй, вопрос о полюсах влияния.
Джордж Браммел (1778-1840) – по сути первая легенда дендизма.
Он не был ни потомком знатного рода, ни обладателем огромных состояний – и все же благодаря своим личным качествам он царил среди тех, кому все это было дано по праву рождения.
Он ввел в моду строгий костюм, сочетание черного и белого тона в мужской моде, минимализм и безупречную элегантность. И сам был ее воплощением – и в костюме и в манерах.
Ко всему, что ее нарушало - он был беспощаден – за ним признавали право на это.
Даже его порицания искали - потому что это значило быть замеченным им.
Опасной остротой замечаний, холодной язвительностью реплик, отточеностью фраз он держал на расстоянии почти всех - ему прощалось это.
Его слово могло ранить, пренебрежительный отзыв – уничтожить репутацию, благосклонный же его взгляд ценился бесконечно дорого.
За ним признавали право и на дерзость и на холодность, и на отстраненность, он сделал из своей жизни блестящее представление – финал его, увы, печален – он закончил свои дни, устраивая воображаемые приемы и беседуя с тенями своих друзей. Но сила его влияния на людей в те времена, когда он доставал табакерку отточенным жестом и парой фраз мог обозначать репутацию человека от этого не становится меньше ни на йоту.
Граф д’Орсе (1801-1852) в свои блестящие времена сочетал в своем костюме яркость красок, а в общении – непринужденное тепло, искреннее веселье, приветливость и жизнелюбие человека, который сам влюблен в эту жизнь – и влюблен взаимно.
Он был одарен редкой харизмой – теплой, притягивающей и - как пишет Вайнтшейн - «в компании графа еда как будто становилась вкуснее, развлечения – интереснее, а когда он входит в игорный зал – ставки сразу взлетали. Он был тем необходимым ферментом, который обеспечивал химическую реакцию азарта и удовольствия для целой компании».
Друзей он обретал легко, недоброжелателей же умел покорить своей открытостью и умом – и делал если не друзьями – то хотя бы сменял вражду на симпатию. По сути, это редки дар в любые времена – помноженный на талант, тонкий вкус и умение выбрать верный тон – он вызывает целую цепочку реакций.
«Все хотели подражать ему естественным образом, потому что он внушал желание жить лучше, красивее, раскованнее, в его присутствии даже в самой заурядной натуре пробуждалась игра воли».
Многие подражали ему, его дружбу ценили, ее искали, ею гордились.
Вместо холода в нем была теплота, и она вызывала не трепет, но любовь.
Вряд ли можно сравнивать эти полюса, английскую спокойную сдержанность, доведенную до абсолюта, или французскую уточенную приветливость и теплоту - (я говорю сейчас только о людях, но не о национальностях) – слишком легко потерпеть поражение, остается только выбрать тот, что тебе ближе. А на другой смотреть со смесью удивления, отчасти неприятия – и все же, наверное уважения к цельности личности, какой бы она ни была.