Рассеянно листаешь свой дневник,
Из в года в год – один свидетель хроник,
И даже время строгое не тронет
В чернильный плен окутанные дни.

И станет все – как будто лишь вчера.
Внезапность споров. Лужи на асфальте.
И до утра мечтательный Вивальди
Тихонько будет вдалеке играть.

---

Ведь он тебе даже
Не друг, не любимый
Случайный прохожий,
Минутная встреча.
Чужак, промелькнувший
По улице мимо,
О большем не будет и речи,
Зачем же за ним,
Без сомненья и грусти
Идешь, зачарована
Жестом небрежным,
Смеешься. И зная –
Его ты отпустишь.
Ты вдруг улыбаешься нежно.

---

Пусть плачут ливни. Капли дождевой
Воды пускай в мое окно стучат,
Все это знак, что наступает час,
Земля проснется юной и живой.

И через тучи где-то в вышине,
Сквозь серый дождь безликий, и туман,
Пройдет, и растворится в них зима,
Чтоб снова уступить шальной весне.

---

Еще один зимний день, то ли лишний, то ли дополнительный. Но до подъезда можно дойти уже по мосткам, а не с мечтой о маленьком деревянном каноэ из очень прочного дерева, изящной гондоле или радиоуправляемой дрейфующей льдине.

Солнце переменчиво, как сердце красавицы, и, кстати о красавицах - услышала нынче то ли легенду, то ли правдивую историю о том, что когда-то где-то 29 февраля было днем, когда отчаявшиеся красавицы могли сами предложить руку и сердце своему слишком робкому возлюбленному, отчаявшись ждать. И, при этом, конечно не потерять лица во мнении окружающих.

Наверное, один раз в четыре года на самом деле можно позволить красавицам что-то эдакое, если при этом остальные три они сидели в башне и вышивали рубашки. Сейчас другие времена, вряд ли кто-то ждет таких дат, впрочем, любая такая история интересна и без всякого резюме.

В рубрике "неожиданные радости" услышала от матушки, открывая перед ней дверь кофейни - "а тут пахнет так же, как у тебя дома" - не то, чтобы это было мечтой всей моей жизни, но могут же быть у человека и маленькие локальные мечты.

Очередная зима подходит к концу, очередная весна ждет своего часа, вместе с ней ждем, конечно, и мы, иногда сами не зная точно до конца, чего именно ждешь.

---

Сегодня у нас в программе Оскар на диване, в очередной призрачной надежде, а прошлые выходные прошли в старом городе в Таллинне.
Средневековое сердце, такое прекрасное, что дух захватывает, все эти улочки-вековые соборы, башни, покрытые мхом идущие куда-то ввысь лесенки. И вокруг, стоит пересечь магическую границу старой стены - современный город из стекла и бетона. С ним, правда, знакомиться времени пока не нашлось.
Четыре времени года показало это средневековье за один день, старые мощеные улочки в лучших традициях Европы, уличный театр в полной тишине, занесенный снегом, - и явное ощущение постсоветского пространства, стоит заглянуть в сувенирную лавочку.
Но если наблюдать за тем, как садится солнце, теряясь где-то в деревьях где-то за каменной башней, можно представить себя где-то у подножия старого аббатства на холме.

А когда смотришь на одну из фотографий - прекрасное, одухотворенное, строгое и нежное женское лицо - в музее фото - то легко представить себе, что именно так и выглядит благородная дама. Жаль, таких лиц почти никогда не встретишь просто прогуливаясь по улицам. Но, мне кажется, да и те же фотографии свидетельствуют, что подобная, полная спокойного достоинства, красота редкость во все времена.

Все это многократно описано, сто тысяч ног вступали на блестящие плиты мостовых, и все это мне всегда бесконечно нравится, главное переждать, пока все желающие отпозируют "я у башни, я у какой-то стены" и пойдут своей дорогой, или и вовсе еще не проснутся, и перед тобой будет тихий, дремлющий город в свете едва светлеющего еще неба и горящих еще фонарей.
Тогда хочется гулять по этим улочкам, трогать древние стены, ждать от них какого-то ответа, листать меню на улице неподалеку от огромного чугунного котла с неподъемной ложкой.
Или пытаться отогреться от предрассветной зябкости в открывающемся с рассветом же кафе, полном каких-то старых книжек, с пианино в уголке, смотреть на постепенно заполняющуюся прохожими площадь, думать о чем-то, мечтать, писать стихи, ждать следующих вояжей, проклинать дороги, и снова куда-то идти.

---

Кружит и кружит твое торопливое скерцо,
В сумерках гулких откуда-то издалека,
Ветер и лужи, и ждет беспокойное сердце
Где-то в окне, словно знака, свечи огонька.

Холодом, холодом ночь отвечает привычным,
Кто зажигает огни этой мглистой порой?
Только так молоды мы. Будет ключ твой скрипичный
Нам и свечой и теплом этой ночью сырой.

---

Берегись
Старых сказок о царствах прекрасных,
Этих странных чудес ежечасных,
Разве знаешь ты,
Чьи там шаги
Раздаются за каменной кладкой,
Кто там ходит ночами украдкой
По ступеням, по залам пустым?
Но увы!
Те, чья речь недоступна для слуха,
Царство фей и невидимых духов
Будут спорить со словом живым.
А тебе
Этот страх мой неведом, похоже,
И старинные замки дороже
Чем призыв остеречься от бед.
В тихий зал
Ты войдешь, словно луч, беспечально,
И царевна на ложе хрустальном
Для тебя вдруг откроет глаза.

---

Матильда красит ресницы.
Ей уже достаточно лет,
Ее губы шепчут тихо «люблю».
Она хочет присниться
Бубновому королю,
И стать прекраснейшей из королев.
Матильда свое отраженье
Изучает. Длины ресниц
Хватит, чтобы задевать небеса.
Но Матильда тверда в решеньи –
Ей нужен прекрасный принц.
И она будет ждать, пока он явится сам

---

Пустых бесед усталость. Прячу вздох,
Иду домой сквозь сумерек тревогу,
И так живу - легко и понемногу
На перекрестке заданных эпох.

По вечерам зеленый чай. Тепло.
Бумаги шорох, почерк торопливый,
Знакомый смех, усталый и счастливый,
И невесомость поцелуев в лоб.

Вот так, наверно, оставляет след
Любовь твоя, прошедшая навылет
Через меня. Как вечный знак, что были
Однажды мы с тобою на земле.

---

Обернусь то ли птицей, далекой от пыли земной,
То ли мышью летучей, так странно – но все же крылатой,
И, не помня замков, ускользну поутру за окно,
Без прощаний постылых, и просто исчезну куда-то.

И узнаю случайно, что полный ночных огоньков,
Этот мир, открываемый с крыш, так похож отчего-то
На оставленный дом. И, ведомая чья-то рукой,
Я вернусь, чтоб остаться с тобою до новых полетов.

---

…И зимний дождь казался теплым,
К нам до утра стучался в стекла,
А поутру
Где таял снег – ручьи бежали,
И кто небесные скрижали
(Великий труд!)
Ведет, ни дня не пропуская
Подумал - странная какая
Зима пришла.
И по его простому слову
Все завалило снегом снова,
Но мне не позабыть простого
Такого краткого тепла.

---

Был теплый ветреный вечер, когда ты вошел в мою жизнь.
Наверное, положено помнить что-то еще, но я помню только этот ветер, ну и еще серый снег под ногами - уставший от бесконечно спешащих куда-то людей, хранящий следы чьих-то сапог тусклый январский снег.
Даже вздумай ветер поднять поземку – вряд ли у него бы вышло что-то. Но ветер не занимается тем, что выше его сил. Он принес мне тебя, и все остальное стало неважно уже на следующий день.
Ты звонил мне, я выходила тебе навстречу, и даже бесцветный снег начинал сиять, как будто не было всех этих дней и следов.
А ты - ты был такой же нежный, неверный и ненадежный, как и этот теплый ветер.
Но каким еще может быть ветер в середине января?
Конечно, у тебя было и оправдание. Не оправдание – причина.
Ты был музыкант, творческая личность, и все остальное, о чем, к счастью, нам просто не хватило времени поговорить.
Через три дня после нашего знакомства ты сыграл мне песню и сказал, что сочинил ее для меня.
А потом выпал настоящий рождественский, свежий и хрупкий снег, он был юным и чистым, мы шли по улице, не чувствуя холода, или заходили погреться в первое попавшееся кафе. И все не могло быть как-то иначе, кроме «хорошо».



Конечно, все тут же сочли своим долгом вынести мне предупреждение.
«Эти твои музыканты, художники» - сказала моя коллега, когда ты пришел встречать меня с работы –привнеся в наш маленький офис запах снега, звук быстрых шагов и такое не соответствующее месту, но бывшее частью тебя ощущение легкости всего, что происходит – жизнь ли это, работа, игра. – «…все эти люди. Неужели ты не знаешь, что они все…такие…»
Какие она не пояснила, но, судя по ее тону, она провела юность где-то в маленьких художественных мастерских как минимум в районе Монмартра, среди композиторов, художников и писателей, и, устав от богемной жизни, променяла ее на честный труд в офисе.
Если бы я не знала точно, что она выросла в двух кварталах от места нашей работы, наверное, я бы ей поверила.
Лучшая подруга, с которой мы по традиции пили кофе по четвергам, задумчиво посмотрела на дно своей чашки, словно хотела прочесть там мое будущее, потом сказала.
- Ну, ты ведь наверное и сама знаешь, чем это все кончится. Так что я лучше промолчу.
Именно потому что она умела вовремя промолчать, мы продолжали с ней пить кофе каждый четверг.
А мама сказала, что я просто глупа, и она не позволит…
Как будто я не знала всего этого сама.

Впрочем, первый месяц мы отлично ладили.
Ты клал перед собою разграфленные листы и заполнял их нотными знаками – такой же тарабарщиной для меня как иероглифы давно почивших языков.
Я следила за тем, чтобы ужин не пригорел, и на твоем пальто перестали болтаться пуговицы.
Наверное, твои друзья спрашивали тебя, что держит нас вместе, а может быть смеялись и делали ставки на сроки, но мы не пробыли вместе так долго, чтобы у нас был повод обсуждать и этот вопрос.

Сначала ты всегда приходил домой вовремя, восхищался моими кулинарными талантами, играл мне какие-то безумные, быстрые как само движение, мелодии, хватал меня за руки, я говорила, что все сгорит, но ты заставлял меня танцевать, мы смеялись как сумасшедшие, и нам становилось не до ужина вовсе. Ты говорил, что никогда не чувствовал себя дома. Только сейчас.
Твой смех был мальчишеским, звонким и искренним. Слушая его, я казалась себе старше чем ты на тысячу лет. Я не понимала, как ты можешь так смеяться, не зная, что будет с тобой завтра, не имея «солидных» планов, вкладов, кредитной истории и всего, что принято уже иметь в твои годы.
Ничего, кроме твоих значков на бумаге, от которой звенел воздух в маленькой квартире.
Среди тех, с кем я могла поговорить о тебе, это все значило «не имея вообще ничего».
Поэтому я предпочитала говорить с тобой или просто слушать тебя.
Иногда ты сидел на полу, медленно перебирая струны, я не могла рассмотреть твоего лица, а видела только твои беспокойные пальцы, и слышала твой голос и музыку. Мне хотелось плакать, и это казалось глупым, но я не могла сдержаться. Тогда ты поднимался, говорил, что не о чем печалиться, и это просто сила искусства.
Я отвечала, что я ничего не понимаю ни в искусстве, ни в музыке, и по пению у меня всегда было твердое «три».
- Да ты сама и есть музыка - говорил ты, и снова садился на пол.
Мне, конечно хотелось сказать, что если бы это было так, ты не любил бы свои струны больше меня, и мне не приходилось бы делить тебя с твоими бесконечными мелодиями.
Но на самом деле, делить ничего не приходилось – ты принадлежал им весь, и, наверное, будешь принадлежать.

Поэтому однажды случилось то, что должно было случиться.
Ты возвращался все позднее.
Сначала звонил, потом стал забывать.
Потом тебе нужно было срочно делать визу, потому что у тебя был концерт. А мне не дали отпуск на несколько дней, потому что - ну мало ли отчего могут не дать отпуск, когда ты работаешь, приходя строго к девяти.
И тебе было очень жаль, что я не могу лететь с тобой.
Но я обещала себе, что никогда не услышу от тебя слов о том, что тебе нужна свобода, и мне лучше ее уважать.
Было ясно, что уважать что-то другое, более важное для меня, и я собрала вещи почти одновременно с твоими сборами.
- Я позвоню тебе, как долечу – сказал ты, обнимая меня на прощание.
- Конечно – отозвалась я. – Удачи.

А вечером я выбросила телефонную карту в снег.

Я не знаю, где ты сейчас. Может быть, ты стал известен, и твое имя можно встретить в газетных заголовках. Но я не читаю газет.
А может быть, ты сидишь на чьей-то кухне, перебирая струны, и говоришь кому-то о том, что наконец обрел дом. Я не знаю этого, да и не хочу знать.
Но каждый раз в январскую пору, когда снег под ногами становится серым и тусклым, мне кажется, холодный ветер затихает на короткий миг, и мне кажется, что я снова слышу твой смех.

---

Будет вечер и ясен и тих. Не дерзнет суета
Нас коснуться, не тронет снегами укрытой долины.
Мы пройдем бездорожьем, как будто дорогою длинной,
По случайности с ветром сливаясь дыханием в такт.

И добравшись до края земли – там, где звезды видней,
Где смеются ручьи, и почти что не холоден иней,
Вдруг услышим, как легкою поступью древней богини
К нам спускается зимняя ночь. И зовет к тишине.

---

Когда-нибудь я снова научусь
Рассеянно скользить над облаками,
И на мгновенье их задев руками,
Легко склоняться к твоему плечу.

Я позабуду сумрачные дни,
Науку запирать на ключ ворота,
Спешить от поворота к повороту,
И тусклые вокзальные огни.

И может быть, чудачкой прослыв
Спущусь на берег. И беспечно глядя
За горизонт, дождусь, что шутки ради
Меня с собою унесет отлив.

---

чердаки

На пыльном чердаке перебирала
Открытки, ленты, старые монеты,
Расшитые узором покрывала,
Который год не видевшие света.

Углы ларей, железом окаймленных
Прикосновеньем холодили руку,
Замки приотворялись с удивленным
Скрипучим и чуть-чуть усталым звуком.

И на меня – и сквозь меня глядели –
И (зрения обман!) казались ближе
Глаза и лица нежные владелиц
Шкатулок, этих лент, и старых книжек.

А из окна, вверху, у самой крыши
Сияла солнца зимнего полоска.
Но даже яркий день казался тише
Давно минувшей жизни отголоска.

---

С наступающим новым годом, друзья! Спасиюбо вам за все-все хорошее, за встречи, тепло и вдохновение, и пусть новый год будет удачным и принесет побольше радостных дней!
=)

---

Какой-то сплошной кристмас, уже целую неделю. Немного жаль, что маловато снега, зато все остальное можно не считать, даже время (почти).
Одна маленькая елка с витрины у камина, вторая еловая лапка в углу, а вот виноградный пунш все же несколько лишает равновесия, особенно если на улице гололед.

Библиотечка, извлеченная наконец из комода, пополняется, у меня гостит мой художник, и я иногда сижу на полу, глядя куда-то в угол, и выбирая между желанием встать, потянуться и размять плечи и караемым возгласом "не двигайтесь же!" любопытством узнать, что там появляется на бумажном листе под карандашными штрихами. Правда, ни встать, ни заглянуть обычно не удается, но терпение добродетель (?).

Вероятно,это все должно быть увенчано каким-нибудь рождественским фильмом, но пока не уверена, что хочу знакомиться с "Иронией судьбы" в ее новом формате, новогодние Смешарики вышли, поэтому где-то на заднем плане, вероятно чтобы не превратить все это в совсем уже неприличную идиллию, звенит оружие и идет "Место встречи изменить нельзя".

---

Слепая нежность, тепло, да вечер
Такой усталый,
Мелькнет и вышел, так быстротечен -
Как ни бывало.

А где-то ветер, холодный, гулкий
Поет с укором,
Но кто выходит-то на прогулки
В такую пору?

Пускай летит он сегодня мимо,
Зовет волшбою,
Мы наглядимся на эту зиму
Еще с тобою.

---

О чем ты пишешь почерком стремительным
На краешке полей моей души,
И отчего перо твое спешит,
Скажи, ведь я порой ужасно мнительна…

Не соблюдая точек-запятых,
Не ведая раздумий и сомнения,
А повинуясь только настроению,
Что вязью строк набрасываешь ты?

Но ты, куда-то торопя перо,
Давно узнал, что мне чуть-чуть небрежные
Заметки, и помарки неизбежные
Дороже самых четких строк порой.

---

Не спится опять, экая досада. То ли мало чая, то ли слишком много. Результат один. Но почти привыкла уже, зато сколько времени сразу. "Записки у изголовья" отлично идут при приглушенном свете.
Время днем летит, ночью замедляется, до остановки почти.

Не думала, что смогу когда-нибудь, но почти полюбила зиму, перестала бояться ее так, как прежде, думала она всегда будет для меня трескучей, зябкой. А оказалось, что она бывает и нежной и тихой.
Не на остановке в шестом часу дня, конечно. Не когда заметает метелью. Но есть и другое время.
Небо смотрит прямо в окно, то серое, то рыжее.

Плейлист готов к обновлению, но пока нечем, лучшее новое - хорошо забытое старое. Doors идут по третьему кругу, хотя такое не забывается.
На Пер-Лашез стрелочки с указателями, неровными буквами написано - Jim, Jim, Jim. Для паломников. Как и зацелованный то ли сфинкс, то ли просто сказочное создание Уайльда. Как множество других памятных мест.
Но человеческая душа не там, где камни. Не знаю точно, где. Везде,наверное. Для меня так.
Звучит в голосе, остается в слове, в строчках, в нотах. Самое хрупкое, и все же год за годом хранимое.
Нигде и везде.