Говорят, я хожу между тенью и светом - быть может,

Что опасно шутить о любви, о добре и о зле.

Говорят, мы с тобою действительно стали похожи,

Если речь о насмешливом взгляде и редком тепле.



Говорят, что цинизм да страдания - старые трюки,

Что шагнувшему в омут, обратно не будет пути.

Что обманчиво-мягко удержишь меня от разлуки

Только ради того, чтобы после навек отпустить.



Я не знаю, кто прав. Только я ни о чем не жалею.

Поверяю, как прежде, секреты тебе и теням.

…А за окнами снова рассветное небо светлеет,

Обещая безоблачность душного летнего дня.

---

Твоя Лорелея

Задумчиво смотрит в окно.

Мы стали взрослее

На пару несбывшихся снов.



Каштаны, аллеи…

Мы вряд ли вернемся назад.

Твоя Лорелея

Смеется и смотрит в закат.



Пусть вьюга белеет

Опять за вечерним окном.

Твоя Лорелея

Осталась с тобой все равно.

---

О знакомстве с классикой или лучше поздно, чем никогда.

Ежик в тумане - очаровательный мультик.

Если падаешь в реку, и позволяешь ей нести себя по течению, хорошо, когда есть тот, кто вынесет тебя на берег.

А если нет?

Остается плыть и смотреть на звезды, проплывающие над тобой.

Думая о том, что кто-то ждет тебя у самовара, чтобы посчитать их вместе. А может и еще о чем-нибудь...вечном.

Но наверное не стоит заниматься разбором вечных вопросов - в этом случае. Иначе никогда не научишься ни видеть в тумане белую лошадь, ни считать звезды с левой стороны.

---

На пятом этаже под самой крышей от жары не спасает даже ночь. Хочется сидеть у воды, или лежать на траве, или заниматься еще чем-нибудь столь же необременительным.

Дома множество гостей, день открытых дверей, помноженный на масштабы лета, открытые окна и запах свежескошенной травы откуда-то из глубины двора.

Споры о том, что лучше - ледяная вода или горячий зеленый чай по рецепту привыкших к жаре южан - звучат не умолкая - истина так и не найдена, но в ней ли дело?



Стопка книг на моем столе нынче не так велика, но мне хочется цитировать каждую вторую страницу.

И три недели до встречи с Капитаном Джеком Воробьем - хорошо, когда есть, чего ждать.

---

Сыграй мне. Знаешь, я хочу давно

Вновь заблудиться в нотных перекрестках.

Я не смогу забыть, как это просто -

Уйти с тобой за вереницей нот.



Ты знаешь, будет время горевать

О том, чего, наверно, не исправишь

Но ты сейчас коснись рукою клавиш,

И преврати в мелодию слова.



Мы будем говорить еще не раз

О судьбах, о любви, морях бескрайних,

Потом. Ну а пока – пока сыграй мне

И время остановится для нас.

---

Небрежным посвящением в альбом

Какие-то рифмованные строки,

И почерк быстрый ваш, и профиль строгий,

Я так и не смогла забыть потом.



Альбом утерян, да и я уже

Не та, которой вы тогда писали,

Но, право, он не стоит и печали -

Нелепый и затасканный сюжет.



И многое не то, так что с того,

Что очень просто разошлись дороги.

Я после вас любила слишком многих…

Я после не любила никого.

---

Был вечер, и был июнь.

И я вас почти не знала.

Но ваша рука мою

Легонько ладонь сжимала



Я верила, я еще

О вас отгадаю много,

Про цену, судьбу и счет.

И в ваших глазах тревогу.



И что вас лишает сна,

И с кем вы - когда? - расстались?

А в небе плыла луна,

Нахально на нас уставясь.



Шумела в реке вода.

(Луна отвернулась позже).

Вы знали уже тогда

Что быть ничего не может.



Был вечер, июнь, река

И я вас почти не знала.

Но если б я знала - как

Я все б начала сначала…

---

Часть 2.



Есть ли, дамы и господа, что-то, чего вы очень ждали в своей жизни – одновременно со страхом и надеждой, как ждут решения того единственного Судии, чье решение невозможно оспаривать?

Может быть, ждали – если это так, то вы вряд ли помните это, и сколько бы ни прошло дней, заставляющих вас скучать – может быть, ваши сердца будут биться сильнее, если вы вспомните – каково это – отдать себя в руки судьбы. Слепое доверие - это или величайшая глупость или последняя надежда, которая дается тогда, когда надеяться ровным счетом не на что – но впрочем, велика ли разница?

Я не знаю, сколько прошло времени с того момента, как я загадал – никто не выходил из магазина, а снег пошел сильнее, и я спрятал руки в карманы в бессмысленной попытке согреться.

Потом я обругал себя, и сказал, что все это глупости – и тут деревянная дверь чуть приоткрылась, я услышал голос продавца, что-то говорящего вслед посетителю, и у меня перехватило дыхание.

Еще через мгновение – казалось, в него можно было уместить всю жизнь – дверь наконец отворилась полностью.



На ступеньки вышли двое – я едва разглядел их тогда, но сейчас я хорошо припоминаю – какая-то пожилая пара, высокий мужчина и улыбающаяся полная дама в серой шляпке с каким-то бессмысленным пером.

Они прошли мимо, даже не заметив меня.



Судьба не ответила мне, и это возмутило меня больше, чем холод вокруг, и то, что у меня не было ни пфеннига денег, и то, что я стоял в лохмотьях на одной из центральных улиц Вены, едва держась на ногах от голода.

Я доверился своей судьбе один-единственный раз – и она не ответила, словно меня не существовало вовсе, и, казалось, закричи я на всю улицу – меня никто не услышал бы.

Я едва удержался от искушения заорать во весь голос и сокрушить витрину кулаком.



Резко развернувшись, я побрел прочь от магазинчика – подальше от огней, но тут, словно в насмешку, отворилась дверь в соседнем здании. Меня обдало теплом, и от аромата кофе и сдобы у меня закружилась голова, и я едва удержался на ногах, с трудом избежав столкновения с тяжелой дверью и с изящным господином, вышедшим из кофейни.

Я ожидал отповеди, или, что было куда более вероятно – стоило только взглянуть на молодого человека, стоявшего у дверей – что на меня снова обратят внимания не более, чем на камешек на мостовой.

И мне захотелось нагрубить тому, кто стоял у стеклянной витрины, просто потому, что он был хорошо одет, и шел из теплой кофейни в теплый дом – где, думалось мне, его ждала какая-нибудь синеглазая золотоволосая Лорелея. И я уже готов был к красноречивой речи - «мол смотреть нужно, когда двери открываете» - но он чуть склонил голову и сказал, глядя на меня спокойным и немного усталым взглядом темных внимательных глаз, и спросил.

- Вы не ушиблись?

Он говорил по-немецки очень чисто, но я догадался, что он иностранец – не столько по его выговору, сколько по тому, как он держался – по той странной, столь редко виденной мной ровной спокойной приветливости, обращаемой даже к тому, кого совсем не знаешь.

Потом он извинился – и я растерял все гневные слова, и от этого мне стало еще более досадно. Парой простых слов он лишил меня моего единственного оружия – гнева – на него, на судьбу, на «это все», происходящее вокруг.



Я не был уверен, рассмотрел ли он меня достаточно хорошо – на улице стремительно темнело, но думаю вряд ли мой облик мог ввести его в заблуждение.

Я колебался. Человек, стоявший передо мной – явно был из тех, кто вряд ли откажет в паре мелких монет. И, может быть – подумалось мне – этот господин, одетый как денди, и спокойный как человек, который повидал слишком много, чтобы удивляться появлению оборванца на центральной улице, и есть тот, кто стал между мной и моей молчаливой судьбой.

Я не отвечал – и хотя инцидент был более чем исчерпан, мой странный визави тоже не двигался с места. Он бросил на меня один-единственный взгляд – но мне показалось, что он знает, о чем я думаю.

Сейчас я думаю, что он слишком хорошо знал, что значит задавать вопросы судьбе – и получать на них ответы. Почему-то я уверен, что он из тех, кому судьба отвечает – хотя насчет того, так ли хороши эти ответы – меня до сих пор гложут сомнения.

Но в ту минуту я просто испугался, что он спросит меня о чем-нибудь, на что я не смогу ответить ему – потому что это, скорее всего будет значить обман. А мне расхотелось лгать – равно как и гневаться. Мне вообще ничего не хотелось – с гневом ушло и желание крушить витрины – и мне было уже почти все равно, что будет дальше. Поэтому я отвел взгляд и посмотрел куда-то в сторону, где шли по своим делам прохожие, и уже закрывались магазины и лавочки, и торговцы запирали двери.

- Вы меня не ушибли – с большим опозданием сказал я.

Он ничего не ответил, только кивнул, думая о чем-то своем и глядя на падающий снег со странным чуть отрешенным выражением, которое я так и не смог понять. Снег падал ему на воротник плаща, и на непокрытые волосы, но, казалось, он не обращает внимания на холод. На миг его губы сжались в тонкую полоску, и брови сошлись, но это был один краткий миг, и мне даже подумалось, что мне почудилось. Потом он вновь обратился ко мне.

- Я не слишком хорошо знаю этот район – сказал он все с той же спокойной интонацией. – Вы не могли бы показать мне, как найти Теобальд-гассе?

Конечно, я знал, где это – пара переулков и поворот направо.

Сейчас я думаю, что он знал об этом не хуже меня.

- Конечно, господин – сказал я. – Здесь недалеко…



Несколькими минутами позже мы расстались на перекрестке – несколько серебряных монет лежали у меня на ладони, но я смотрел больше не на них, а то на то, как идет по другой стороне улицы мой странный знакомый – хотя тогда я так и не узнал его имени. Пошел снег, и я едва мог различить его силуэт в наступившей темноте.

Дальнейшее уже не так интересно. Я нашел ночлег, а на следующий день поменял мою еще совсем почти целую шляпу на ношенный, но не латаный костюм у старьевщика и поступил на службу разносить телеграммы и срочные письма. Но эту часть истории вы знаете не хуже меня, дамы и господа, и я пропущу ее, если вы не против – чтобы продолжить повествование…

…Когда господин скрылся за поворотом, я наконец опустил взгляд, чтобы пересчитать деньги – и, перебирая озябшими пальцами тонкое серебро, увидел среди прочих незнакомую мне монету – она была тоньше и легче чем другие, мелкая монетка, принадлежавшая стране, где я никогда не бывал и вряд ли побываю – по крайней мере, так думалось мне тогда. Я мало что знал о тех краях, где отчеканили ее – разве что то, что зимы там не в пример холоднее венских.

Может быть, подумал я, если этот господин родом из этих краев – наша зима кажется ему сущим пустяком.

Я бросил взгляд ему вслед – но его уже не было видно.



Утром я хотел обменять эту монетку –в конце-концов, отчего бы и нет - и уже стоял перед лавкой менялы, но отчего-то так и не пересек порога.

«Может быть, она принесет мне удачу» - решил я, и сохранил ее в память о мимолетной встрече.

Позже я узнал ценность этой монетки – она оказалась не так и мала, и я вполне мог бы позавтракать на эти деньги…но я думаю, что вряд ли тот господин носил ее с собой, чтобы однажды потратить. Может быть, подумал я, он тоже носил ее с собой ее на удачу – и обнаружил пропажу, когда вернулся домой. Конечно, удача и серебро в кармане часто зависят друг от друга – но все же это был не тот случай.

И все же мне было немного жаль. Но искать человека в многотысячном городе ради того, чтобы вернуть ему кружочек серебра, было бы столь же нелепо, сколь и взывать к судьбе.











**



Часть 3.



Прошло несколько месяцев, дни были похожи один на другой. У меня появилась крошечная комнатка – но она все же была моей, и хотя мне частенько приходилось ходить по занесенным снегом улицам в не слишком теплой почтовой униформе, я был далек от того, чтобы роптать.



За это время я повидал множество людей – они едва ли замечали мое лицо - ведь вы не вспомните того, кто постучал к вам, чтобы вручить телеграмму, не так ли? Форма иногда заменяет лицо, но об этом в другой раз…Мне было интересно смотреть на то, как меняются лица - когда я вручал письмо, которого ждали давно, как улыбаются молодые красавицы, получающие долгожданное письмо от своего нареченного, как едва могут сдержаться от того, чтобы тут же открыть конверт.

Или как с видимым равнодушием принимают телеграмму со срочным вестями куда менее приятного толка, и торопятся расписаться и закрыть передо мной дверь – чтобы я не мог видеть, как равнодушие сменяется отчаянием.



А иногда я просто вручал срочные депеши, значившие вряд ли больше, чем новостное объявление о чудодейственном средстве от загара в утренней прессе. Но эти, казалось бы, никому не нужные бумажки, тоже были частью того механизма, частью которого был и я.



И этот день тоже мало чем отличался от других – ну разве что тем, что к обеденному времени я обошел почти полгорода, а почте не было видно конца. Я достал из сумки очередной увесистый конверт, и, сверившись с адресом, поднялся на последний этаж маленького домика в тихом районе и позвонил в дверь.

Мне отворила полная женщина – служанка или экономка, и прежде чем она успела спросить, через приоткрытую дверь, увидел того, с кем столкнулся зимним предрождественским вечером. Он сидел за столом, склонившись над бумагами, и торопливо писал что-то.

Забавно, мне думалось что он непременно должен жить где-нибудь в особняке в центре Вены – и меньше всего я ожидал увидеть его здесь, в небольшой квартирке под самой крышей в районе, где тишина кажется почти неестественной.

Здесь не было никакой Лорелеи, а была только стопка книг на столе, и чашка кофе, стоявшая чуть поодаль от чернильницы.

Я бросил беглый взгляд на фамилию на конверте и понял, что ошибся с теми краями, откуда был родом.

Не отрываясь от своих записок, он спросил:

- Кто там, фрау Кларен?

- Вам письмо, сударь – сказала служанка. – Нужно расписать..

- Не нужно – сказал я, рискуя перспективой заделаться фабрикантом подписей– но было уже поздно.



Отчего-то иногда сложнее видеть тех, кто принес нам что-то хорошее – чем тех, кто причинил боль. Мне хотелось уйти, - я был готов несолидно убежать, - и я с трудом сохранил невозмутимое выражение лица, когда тот, кому было адресовано письмо, вышел в коридор.

Мне хотелось, чтобы он не узнал меня –в конце-концов, сейчас я мало был похож на того оборванца, которого он встретил декабрьским вечером на одной из центральных улиц большого города.

А сам он не изменился ничуть – и сейчас, выйдя к почтовому курьеру, он являл собой все ту же спокойную доброжелательность – и было ясно, что он узнал меня еще до того, как он кивнул мне в знак приветствия.

Я думал, что он спросит меня о чем-нибудь, но как и несколько недель назад он не стал спрашивать – просто взял конверт из моих рук и поставил роспись.

Я собирался уйти, но он жестом задержал меня и попросил пройти и обождать.

- Я передам вам ответ – сказал он – вы сможете доставить его?

Это не входило в мои обязанности, но я частенько делал это – в конце-концов, мое жалование было невелико, а за срочные поручения всегда неплохо доплачивали.

Впрочем, это письмо я взял бы в любом случае – но думаю что это ясно и так.

Я сидел в холле и смотрел на то, как молодой человек разрезает конверт и открывает письмо. Он бегло просмотрел его содержимое и сел писать ответ. Полуденное солнце заливало комнату под самой крышей холодным февральским светом, фрау Кларен прошла мимо меня, бросив красноречивый взгляд в сторону полуоткрытой двери и бормоча под нос о том, что «нельзя столько работать», часы пробили обеденное время.

Я ждал едва ли четверть часа – молодой господин вышел из комнаты, держа в руках уже запечатанный конверт.

Мне было интересно – кто он - может быть ученый, подумалось мне, или писатель - везде его окружали книги, стопки бумаг, и очиненные перья лежали на столе рядом со списанным почти в ноль карандашом.

Мне пришлось прервать свои размышления – я взял ответное письмо - и протянул молодому человеку монетку, которую держал в руках все время, пока ждал его.

Удивление на краткий миг промелькнуло на его лице – потом он понял.

- Вот как – только и сказал он. – Спасибо.

Он чуть улыбнулся, но улыбка вышла серьезной и грустной.



Я несколько секунд смотрел на то, как он держит в пальцах монетку, не видя ни меня, ни фрау Кларен, которая прошествовала обратно – и мне вспомнился его взгляд в тот зимний вечер, когда он смотрел на то, как падает снег. И всего моего опыта наблюдения за всеми теми, кому я вручал письма – было мало для того, чтобы узнать, о чем он думает в этот момент.

Но одно было ясно – я носил с собой больше, чем просто кружок серебра – я носил с собой его прошлое, и, подумалось мне, оно стоило куда больше, чем это можно измерить серебром.

Больше с той поры я никогда не видел его.



Ну, отчего же вы молчите, мадам? Вы так часто смеетесь – а сейчас молчите, словно увидели призрак. Только не говорите мне, что знали того, кто в сумеречный вечер вышел из теплой кофейни в зимний холод. Потому что если это так - то мне будет много труднее верить в случайности. А мне так хочется продолжать в них верить. Поэтому давайте не будем думать о встречах и именах – да, конечно я знаю имя – оно было написано на конверте, но…



Эта история не так и печальна, – да и печаль не идет вам, мадам, вам идет улыбка, блеск бриллиантов и свет бальной залы. Даже если ваши бриллианты стоят не больше, чем та монетка из моего рассказа. Хотя о ее ценности я уже говорил…

Поэтому - не печальтесь мадам. Но в следующий раз, если вам захочется посмеяться – может быть, вы выберете другую игру.

---

Часть 1.



Вы верите в случайности, дамы и господа? А может быть, вы верите в судьбу? Можете не отвечать, мадам, по вашему лицу я вижу, что вы верите, не так ли? А вот теперь вы сердитесь на меня за то, что я сказал это вслух – но зачем же иначе вы так красноречиво смотрели на меня?

И не этого ли вы ждали – не этого ли вы ждете от меня – что я буду говорить о том, о чем мало кто говорит? О чем, осмелюсь заметить, вряд ли говорят вообще…до поры.



До тех пор, пока скука, томящая вас, не заставит открывать двери, за которыми копится хлам, и он будет с глухим стуком падать на пол ваших блестящих гостиных, поднимая клубы пыли.

И вряд ли можно сказать - случайность это или судьба.

Кстати говоря, я до сих пор не могу сказать, во что я верю – и будет ли цепочка случайностей той самой судьбой.

Но наша игра не об этом, мы просто рассказываем друг другу истории, верно? И сейчас просто моя очередь.



Ну, так вот, моя история…

Она начинается в один серый промозглый зимний вечер, хотя, если говорить по правде, она началась много раньше.

Но, однако, зачем заглядывать так далеко в прошлое – тем более, когда даже флер времени не украсит всей неприглядности реальности. Иным скелетам лучше оставаться шкафу, чтобы они не напугали прекрасных дам…

«Мои извинения, мадам, я знаю, что вас не так просто напугать»…

…Ну так вот, это был скверный зимний вечер, когда от холода перехватывало дыхание, и тому, у кого в эти дни не было крыши над головой, вряд ли можно было надеяться на то, что небеса внезапно смилуются и одарят теплом.



И понятное дело, того, кто едва одет и в чьем кармане нет ничего, кроме крошек от сухаря, съеденного третьего дня - вряд ли порадует даже приближающееся рождество.

Да, близилось рождество, и на дверях домов почтенных бюргеров красовались веночки и елочные ветви, сплетенные чьими-то заботливыми руками, и раскрашенные украшения, и витрины являли собой целые выставочные залы, и детвора подолгу стояла перед витринами, уткнувшись в стекло носами.

- Мама, мама – звучало на всю улицу. - Я хочу!

- Если ты будешь хорошо вести себя, детка, то на Рождество…

- Ты говорила, что на День Святого Николая… - дитя хмурило брови.



Я спешил покинуть разукрашенную улицу – там слишком ярко горели фонари, слишком явственно пахло свежеиспеченной сдобой, слишком звонко смеялись прохожие.

Какой-то ребенок едва не сбил меня с ног, его нянюшка с ужасом посмотрела на меня, прикрикнула что-то вроде «пойди прочь, оборванец» - и поспешила увести своего румяного подопечного, чьи щеки были столь же алы как сахарные яблоки в витринах.

Я смотрел им вслед – не зная, чего мне хочется больше всего – заплакать, или взять первый попавшийся камень с мостовой и швырнуть его в стекло витрины – чтобы оно рассыпалось на множество осколков, и сахарные яблоки стали крошками и пылью, а рождественские ангелы упали на занесенную снегом мостовую.



У меня тоже когда-то была нянька, и мы с дочерью наших соседей Ивонной, золотоволосой и синеглазой, словно фарфоровая куколка, также стояли у витрины, глядя на сладости. Но это было очень давно, и с той поры утекло столько воды, что хватит на пару озер, а Ивонна не узнала бы меня, если бы увидела. В тот вечер у меня не было никого – а последние мои деньги утащил мой же сосед по комнатушке, что мы делили на двоих несколько месяцев.

Не знаю, забрала ли его полиция, когда он совершал свой обычный обход шумной рыночной площади в поисках граждан, не слишком внимательно следивших за своими кошельками – или же нашел более удобную квартиру – но больше я его никогда не видел, а своего нового адреса он мне не оставил – думаю, он сожалеет об этом…



Пара прохожих шарахнулась от меня – может быть, все было написано у меня на лице, а может просто обходили подальше оборванца, стоявшего у освещенной витрины.

Я не был частью их респектабельного мира, я нарушал их спокойствие – как сейчас нарушаю ваше – только они обходили меня за сто шагов, а вы зовете в свои раззолоченные гостиные – я до сих пор не могу понять почему.

Но когда я пойму, наверное, я перестану приходить.

Но так я думаю сейчас, а тогда…



Тогда, дамы и господа, стоя перед витринами, – я загадал - как загадывают только от отчаяния или безнадежности – что если сейчас магазина, чьи витрины светились сейчас передо мной, выйдет мужчина – я подниму камень с мостовой, разобью витрину и проведу эту ночь в участке – а дальше…что будет дальше я не загадывал.

А если женщина - если это будет дама, решил я – то тогда я подойду к первому же попавшемуся прохожему и попрошу у него денег на ночлег и ужин.

А если он не даст – то, решил я – то я попросту пойду и утоплюсь, или если Дунай замерз окончательно и бесповоротно – брошусь под поезд. В конце-концов, что я терял, кроме своей жизни – а она стоила так мало в тот зимний вечер, что, по правде говоря, можно было сказать, что она и вовсе ничего не стоила.

Конечно, говорить так – значит гневить небеса, но, дамы и господа, кто из вас боится божьего гнева? Нет, лучше не так – кто из вас не побоится заявить, что на самом деле боится его?

---

Который день уж ливень на дворе,

И говорят, что тот же дождь в Париже.

Я за окошком ничего не вижу –

Какой укор обещанной жаре!



И ветер клонит до земли сирень,

И облетают лепестки каштанов.

А ты сквозь времена, века и страны

В окошко смотришь в вечном декабре.

---

О любви, о радости, о счастье, – светлом и горьком, о встречах и расставания, о весне и лете – столько сказано, сложено стихов, строк. Сколько песен спето – высокие ноты, с ними летишь до небес, и обрывающиеся струны, жесткие аккорды, страстные голоса, горящие огни.

Сколько было их, сколько будет еще – год от года, день ото дня, миг от мига, мечтать и надеяться, разбивать сердца и встречаться заново, и ждать чего-то, глядя на то, как садится солнце, и становится темно-синим серое прежде небо.

Вокруг цветут яблони, тоненькие незабудки поднимают к небу свои листья и лепестки, весна, весна – через слово, через строчку.

Кто-то станет старше за эту весну, кто-то вернет себе потерянный звонкий смех, кто-то вспомнит что было, кто-то придумает то, чего не было - и обратит это в настоящее.

Ведут бог весть куда лесные тропинки, строятся мосты через реки, кто-то остановится на мосту, чтобы долго смотреть на воду в теплых сумерках – и увидит в воде собственное отражение, и тени деревьев и огни дремлющего совсем рядом города - и отражение звезд.

Я люблю это время.

---

Хельсинки, фотоотчет.



http://a-s-t-e-r-a.livejournal.com/118112.html

=)

---

непроходимая романтика велком. =)



***

Романтика, и старых писем ворох.

И классиков цитаты - до утра.

Я сбила пальцы в виртуальных спорах,

Но так и не смогла понять кто прав.



И сотни бесконечных аргументов,

И кто-то против снова, кто-то за.

Но все решится долею момента –

Когда я посмотрю тебе в глаза.



Ну да, потом мы будем спорить снова,

Сбив пальцы и сажая голоса.

В твоих устах – единственное слово –

Как ключ от детской веры в чудеса

---

Время дождей

Время грусти и мягкой надежды.

Сумрачность сна,

Пряный запах цветущих садов.

Знаешь ли – где

Наше время – до, после – иль «между»?

Сквозь времена

Как и прежде, я верю в любовь.

---

Отличный опросник от Анны.



1. Если мы не сели в последний корабль, значит ли это, что мы - умрём?



Нет. Мы никогда не умрем. По крайней мере, я верю в это.



2. Как ты выносишь чужие мрачности?



Зависит от того - чьи. Если близкий человек - ищем причину. Если можно - устраняем. Если она не устраняется - развеиваем печаль чем-то еще. А иногда можно помолчать вместе.

Если общее мрачное настроение всех вокруг сразу - то с этим сложнее и легче в одно время. Легче - потому что можно скрыться в нору когда станет совсем невмоготу и порадовать себя маленькими радостями. Труднее - потому что..а не знаю даже. Просто труднее.



3. Что тебя радует в жизни?



Да много чего. Солнце после грозы. Хорошая встреча. Хорошая книга, фильм. Вкусный чай. Ответы на какие-то вопросы, которых мне хотелось Неожиданное письмо, открытка. Ощущение, что есть люди, которые всегда рядом - даже если далеко.



4. Чай или кофе?



Чай, чай.



5. Чего бы ты мне нам пожелала?



Побольше маленьких радостей. Поменьше неожиданных случайностей вроде необходимости общения с перфоратором.

Путешествий.



6. Ты счастлива?



Да.

Знаешь, после уже - после первого ответа я начинаю думать - что можно разбить твой вопрос, и в разные моменты жизни чувствуешь себя по-разному. Это все так, ну да.

Но - да.

---

Питер ФМ.

Иногда можно прожить полтора часа вместе с теми, чья жизнь идет на экране - это тот самый случай.

Я не слишком хочу анализировать, и задавать вопросы (интересно, а есть все-таки судьба, или все это только случайность за случайностью, из которых и складывается жизнь?)?

А может это она и есть, судьба.

Правда, можно ходить от нее в паре метров...до поры.

Некоторые фильмы оставляют вопросы о смысле жизни, после некоторых хочется смеяться, некоторые не оставляют ничего. А Питер ФМ похож на коктейль - от начала и до финала - и всего в нем достаточно для того, чтобы когда напиток подойдет к концу - осталось ощущение оптимистической легкости без всякой приторности.

Отчего бы и нет?

---

Занятных диалогов череда,

Потом - в молчаньи посидеть на крыше,

А то взобраться и куда повыше.

И позабыть о временах, когда…



Когда зима, и тягостные сны,

И вьюга за окном твоим царила.

Ты скажешь – «мне не позабыть что было».

Но раздели тепло моей весны.

---

Возвращенческое



Можно уложить всю жизнь в три страницы, можно прожить целую маленькую жизнь за несколько дней.

Странное чувство - любить какой-то край заочно, и приехав узнать – что он может подарить больше, чем ты ждал.

Да, северные края суровы, да, северный ветер пронизывает до костей.

Но солнце там порой греет так тепло, что можно подолгу сидеть у моря на нагретых лучами камнях, и смотреть на то, как лебеди подплывают к самому берегу, и думать о вечном сколько душе угодно.

Хельсинки – неторопливый город, спокойный и тихий, и люди в нем доброжелательны и улыбчивы.

Никаких безумных ритмов столицы, короткий рабочий день, время на отдых, на то, чтобы посидеть на травке в центре города, в кафешках с друзьями, а потом вечером «попить чаю с плюшками» дома.

Уютные заведения, мощеные улочки, зеленые лужайки, на которых народ отдыхает прямо после рабочего дня и набережная – там пахнет морем, и кричат чайки.

Там можно потеряться среди антикварных лавочек и среди старых книг в букинистическом магазинчике. Вернее сказать - там почти хочется потеряться.

А сидя на скале и глядя на волны среди почти полного безлюдия очень легко ощутить себя прямо в самом центре скандинавской легенды.

В этом городе нет яркой красоты юга, его притягательность совсем иная. Его трудно выразить словами, но это то, что зовется атмосферой.

И когда она созвучна каким-то струнам в тебе – это значит, что тебе захочется вернуться туда еще.

---

Уехала, на неделю, в суровый северный край, и да будут Хельсинки гостеприимны ко мне - ибо заочно я уже люблю их.

До встречи, милые мои френды! Удачи вам!

---

наивное эдакое. романтическое.



**



На берегу у старой пристани,

В краях жемчужного тумана

Какие найденные истины

Тебе рассказывать я стану?



И у причала деревянного,

Где прежде корабли встречались,

Привычка быть смешной и странною

Давно не повод для печали.



Мы будем здесь с тобой до вечера.

И про свои моря и страны

Я расскажу тебе доверчиво

В краях молочного тумана.